В том, что я родилась крысой, нет никакой трагедии. "В каждой твари есть дыхание Господа". Так говорил мой учитель. Гораздо хуже то, что я родилась умной крысой. В той четко очерченной жизни, которую ведут мои соплеменники, для меня нет ничего интересного и непредсказуемого. Поэтому с самых первых недель своего существования я старалась вырваться из подвала в поисках свежих впечатлений, чем изрядно пугала родителей. Ко мне вообще всегда было особое внимание. Дело в том, что я родилась белой. Совершенно белой, ослепительно, "кипельно", как говорил мой учитель. Все в нашей колонии были грязно-серые, а я родилась белой. Это сразу же было отмечено вожаками как признак избранности, и моя мать тряслась всякий раз, когда я отправлялась на свои прогулки по дому. Она не учитывала, что ее Бэла - так меня назвали - очень умная и осторожная. Однажды перед домом в течение суток валялся труп одного из старейших крысов, раздавленного автомобилем. Увидев задранную кверху безжизненную морду с высунутым языком и развороченный живот с торчащими кишками, мать потом так и не смогла отделаться от навязчивых воспоминаний и боязни, что нечто подобное может случиться с кем-нибудь из ее близких. И на первом месте в списке кандидатов всегда стояла я.

Как только я оторвалась от мамкиной груди, я стала ходить на беседы к своему учителю - старому крысу по кличке Гей. Он рассказывал мне о мире, в котором мы живем, о людях, ставших главными на земле, о нашем антагонизме с человеческой цивилизацией и вместе с тем - нашей зависимости от нее. Его рассказы, как я теперь понимаю, были достаточно скудны, потому что, вырвавшись из подвала, я увидела столько интересного, нового и загадочного, что уроки Гея кажутся мне жалкими конспектами подлинной жизни на земле. И все же я ему благодарна за все. Гей был по-своему мудр и независим, в отличие от многих других крысов, примитивных, как бы запрограммированных на еду, сон, соитие и смерть.

Подвал, в котором расположена наша колония, принадлежит большому, не очень старому дому. Когда я еще только начинала свои путешествия по его этажам, меня тянуло бессознательное любопытство. Только потом, позже, я поняла, что самое интересное и важное изо всех занятий в жизни - изучение людей. Потому что, как бы вам сказать?.. Конечно, многие из них мало чем отличаются от крыс. Так же бессмысленно проводят свои дни и так же бессмысленно их заканчивают... Но среди людей встречаются такие типы, на изучение которых не жаль положить весь свой разум и время, отпущенное Богом. У нас, конечно, такого нет. Жаль, что крысы не владеют письменной культурой. Я могла бы оставить многочисленные записки о человеческих характерах и отношениях между людьми. Дом был поделен на небольшие ячейки - квартиры. В каждой такой квартире был свой особый запах, свои звуки и предметы, своя атмосфера. Наблюдая иногда по целым дням жизнь квартир из вентиляционного окошечка, я узнавала много нового, слушала разговоры людей между собой, их ругань или любовь, читала вместе с ними газеты и книги, смотрела телевизор. Передо мною открылся целый огромный театр, в котором происходят драмы вперемежку с фарсами, подлость оборачивается добром, а благие намерения - катастрофой.

Были квартиры, где я особенно долго пребывала. Одна из них находилась на втором этаже. Там жила семья: мать, отец, двое детей и огромная собака. Через некоторое время появился третий ребенок и черепаха. Если бы не интересные книжки, которые были у них, и не замечательные пластинки с музыкой, я б давно сбежала оттуда, потому что такой безалаберной жизни ни у кого в доме больше нет. Собака, поначалу пугавшая меня своими размерами, оказалась безобидной и бестолковой, как и ее хозяева. Когда хозяйка слушала Первый концерт Рахманинова, собака начинала так душераздирающе выть, что заглушала музыку. Когда люди уходили из дому, эта здоровая тварь забиралась на родительскую постель, клала голову на подушку и спала целый день, сотрясая стены храпом. А я в это время сидела с черепахой, которая угощала меня своей едой. Обычно мы с ней во время трапезы обсуждали проблему неравномерности времени как категории мироздания. Потом приходили все остальные, и начинался бардак. Я уходила к себе.

Другой квартирой, где я любила подолгу сидеть, была 63-я. Она располагалась на одиннадцатом этаже. Там была замечательная атмосфера. После своих посещений этого дома я как будто здоровела и свежела. В этой квартире жила семья, состоящая из мамы, папы и дочери. Кроме них были маленькая собака, попугай и рыбки. Животные поначалу боялись меня, а потом привыкли, когда поняли, что мне, кроме чтения книг, ничего не надо. В этой семье я, пожалуй, жила дольше всего. Сытно, спокойно, интересно, только хозяин все время жаловался на что-то. Причем у меня было четкое ощущение, что свои жалобы он адресует куда-то в воздух, потому что ответов ему не было нужно. Однажды я решила подшутить над ним и на очередной риторический вопрос типа "Когда это кончится?" или "Зачем я живу?" осторожно ответила ему из вентиляции: "Юрий Рзаич, не гневи Бога." К моему изумлению, он внял моему ответу. У нас завязался диалог, который потом повторялся вновь и вновь. Юрий Рзаич вел со мною беседы, думая, что разговаривает с собою. Диалоги получались интереснейшие, и может быть, в дальнейшем я их подробнее опишу, а теперь я хочу рассказать о главном происшествии моей жизни.

Я заметила, что жители обеих квартир - той, что на втором этаже, которую я мысленно называла "Бардак", и той, на одиннадцатом, которую я окрестила "Тихая пристань", часто собираются в третьей квартире, расположенной по соседству с "Пристанью". Там я еще не бывала. Когда я впервые пришла туда, то ошибочно подумала, что в ней живут мать с дочерью и двумя котами - белым и черным. Тогда я не знала, что есть хозяин этого дома, часто куда-то уезжающий. Познакомившись с котами и пересмотрев все, что стояло на полках, я отправилась дальше по дому и отсутствовала, наверное, несколько месяцев. Настало лето. Как-то прекрасным теплым днем я пробегала по лоджиям, перепрыгивая с перил на перила. Настроение у меня было радостное и прямо какое-то воздушное. Я почти ощущала себя птицей. Прыгнув в очередной раз с двенадцатого этажа на одиннадцатый, я вдруг остановилась, как вкопанная. На лоджии за столом сидел Большой человек с бородой и что-то делал. Рядом стоял магнитофон, из которого лились песни. В руках у Большого человека мелькало что-то небесно-голубое. Я сидела на задних лапках, скрестив передние, в застывшей позе и, не отрываясь глядела на него. Пела музыка, голубые камешки в его руках сыпали нежные лучики, свежий теплый ветерок овевал наши фигуры, и ко мне пришла... Любовь.

С того дня я проводила все свое время, сидя на этом балконе и безотрывно глядя на своего кумира. Все его песни я уже знала наизусть, а украшения из бирюзы, которые он делал, мысленно примеривала на свою белую шкурку. Чувство, охватившее маленькую крысячью душу, было столь велико и необычно, что порою мне казалось: я - человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Я буквально купалась в этой своей любви, не замечая вокруг никого и ничего. Возвращаясь по вечерам в подвал, я не слышала шума канализации - это были звуки восхитительных далеких водопадов, живописно украшающих скалистые горы. Я не видела копошащейся массы своих соплеменников - это были поля с васильками, ромашками и лютиками. Я не думала о смерти, что непременно настигнет меня в одной из зловонных канав - смерти не было и не могло быть, потому что есть только вечная любовь. Так пролетело лето.

В начале осени старейшины колонии решили выдать меня замуж. В мужья мне определили Серого Ха-ха, молодого, жирного, проводящего всю свою жизнь на помойке и отъевшегося, как кабан. Они постановили, что лучшей партии для меня и быть не может. Моего согласия никто не спрашивал. Свадьбу назначили на один из дней, когда в мусоропроводе ожидался большой приход арбузных корок, а уборщица должна быть выходной. До срока оставался один день. И одна ночь.

... В уснувшем доме почти не было звуков, кроме гудения электропроводки, тиканья часов и храпа. Я поднималась очень медленно по черной лестнице, отсчитывая ступени, как минуты. Вот и одиннадцатый этаж. Я спрыгнула на пол, и проснулась черная кошка, зашипев на меня спросонья. Когда она узнала меня, повернулась на другой бок и продолжила сон. Я подошла к кровати, на которой спал Большой человек. На его груди свернулся белый кот. Я тихонечко куснула его за лапку, он проснулся и непонимающе посмотрел на меня. "Пусти" - только и сказала я ему. Белый кот спрыгнул и ушел к черной кошке, а я забралась на грудь к своему любимому и легла. Это была наша первая и последняя ночь. Где-то далеко лаяли собаки, прошли последние электрички, тяжело вздохнул трубами очаковский завод, заскрежетал тормозами запоздалый автомобиль. Осенняя ночь засасывала в себя подобно огромной черной дыре все звуки и жесты дневной суеты... Большой человек мирно дышал, убаюкивая меня. Один раз он вдруг проснулся, слегка приоткрыл глаза, но тут же закрыл их снова, ласково пробормотав: "Мявсон", и положил на меня свою ладонь.

Я не заметила, как стало светать. Ко мне подошла черная кошка и коротко сказала: "Пора". Я кинула последний взгляд на самого любимого мною человека и спрыгнула на пол. Черная кошка смотрела с сочувствием и жалостью, потому что знала все, что я сделаю дальше. Я прикоснулась к ней хвостом в знак благодарности и вышла на балкон. Свежесть раннего осеннего утра обманчиво манила началом жизни. "Главное - не думать" - сказала я самой себе и залезла на перила...

Сколько раз я воображала себя птицей, но никогда не достигала такого восторга, как теперь. Мне показалось, что у меня выросли крылья, и я даже не почувствовала удара о землю. Поэтому до сих пор я улетаю. Все дальше и дальше.